Воспоминания выпускников

Из книги:

Княжнин, В. Н. Александр Александрович Блок.

Петроград: Колос, 1922. С. 36-38

Юридический факультет СПб. Университета за 1898-1901 гг., думается, так мало мог дать А.А. [Александру Александровичу], что упомянуть о нем следует лишь для общей связи с целым.

Волнениями 1899, 1900 и 1901 гг. лекции часто прерывались, университет закрывался, студентов изгоняли, и Блоку в числе других, еще на первом курсе, пришлось подавать прошение ректору об обратном приеме с подпиской «вполне подчиняться установленным правилам». Характерно, что для определения степени участия А.А. в общестуденческой жизни в первый год его пребывания в университете, т.е. в момент обычно наибольшего интереса ко всем ее проявлениям со стороны молодежи, семейный рассказ о том, как А.А. пошел на экзамен по политической экономии к П.И. Георгиевскому, не подозревая даже, что экзаменам объявлен студентами бойкот, и как профессор, сидевший в пустой аудитории, обрадовался такому студенту и поставил ему пять. <…>

Не будучи юристом в душе, «стать» им невозможно. Сергеевич читал отлично, книги его были прекрасны, но и его слушали мало, а к экзаменам готовились по конспектам. Необходимо было хотя бы понаслышке знать, что его «Древностей» и «Лекций и исследований» юрист миновать не может, а это сознавалось, вероятно, единицами. Петражицкий был и тогда уже популярен, но читал он крайне монотонно, жевал слова и искушение заснуть у него на лекции было всегда велико. Остальные, кого довелось слушать А.А. (Кремлев и Ведров – глубокие старики, Ефимов, Георгиевский, Кауфман, Ивановский, Латкин, Д.Д. Гримм), все они вряд ли могли привлечь к себе «не юриста в душе». В университете давно уже не было А.Д. Градовского, общего кумира, и даже Коркунова. Не читал еще и М.А. Дьяконов, изумительно ясно излагавший историю русского права. Не было и В.М. Гессена, в лекциях которого по полицейскому праву (даже, помнится, необязательных, но усердно посещавшихся некоторыми группами студентов) все время звучала публицистическая нота и легкий оппозиционный тон, что, конечно, очень нравилось его слушателям. Разбирая, например, старый цензурный устав, Гессен с большим юмором декламировал запрещенные цензорами стихи и приводил затем комические цензорские мотивировки. Не было и М.М. Ковалевского, который, появившись в университете только в конце 1906 года, страшно импонировал студентам одной своею европейской известностью. Спящие научные интересы требуют иногда только толчка в одном пункте, и пробуждение пойдет тогда по всей линии. Но профессура 1898-1901 гг. в этом отношении была бессильна.

  

  

Из сборника «МОЯ ЖИЗНЬ. ЛИСТЫ ДНЕВНИКА»

(вторая подборка)

УНИВЕРСИТЕТ

Семейный гордиев узел был разрешен тем, что вместо Исторического факультета я поступлю на Юридический, но зато буду держать экзамен и в Академию художеств.

В конце концов, получилось, что на Юридическом факультете сдавались экзамены, а на Историческом слушались лекции.

Слушал Платонова, Веселовского, Кареева, иногда Брауна. Из юристов - Сергеевича, Фойницкого. На государственном экзамене Ефимов, уже знавший моего «Гонца», спрашивает: «На что вам римское право, ведь, наверно, к нему больше не вернетесь?» Был прав, но все же история русского права и римское право остались любимыми. Жаль, что философию права читал Бершадский - как горох из мешка сыпал. Коркунов иногда бывал увлекателен.

Зачетное сочинение: «Правовое положение художников Древней Руси». Пригодилась и Русская Правда, и Летописи, и Стоглав, и Акты Археографической Комиссии. В древней, в самой древней Руси много знаков культуры; наша древнейшая литература вовсе не так бедна, как ее хотели представить западники. Но надо подойти к ней без предубеждения – научно.

С историками сложились особые отношения. Спицын и Платонов уже провели меня в члены Русского Археологического Общества.<…>

Университету, сравнительно с Академией художеств, уделялось все же меньше времени. Из студентов-юристов помню Серебреницкого, Мулюкина, Захарова, но встречаться с ними в дальнейшем не пришлось. Были приглашения бывать на семинариях и в юридическом обществе, но времени не находилось.

Университет остался полезным эпизодом. Дома у нас бывали Менделеев, Советов, восточники Голстунский и Позднеев. Закладывался интерес к востоку. А с другой стороны, через дядю Коркунова, шли вести из медицинского мира. Звал меня в Сибирь, на Алтай. Слышались зовы к далям и вершинам - Белуха, Хан-Тенгри!

Куинджи очень заботился, чтобы университетские занятия не слишком страдали. Затем Кормон в Париже тоже всегда отмечал университет. Исторический, а не Юридический факультет считал меня своим.

Очерк № 7. 1937 г.